С каждой секундой и с каждым следующим словом Прадо, тело Марии напрягалось все сильнее. Зачем он провоцировал ее, зачем сыпал соль на незажившие раны? Ведь знает же, что проклятущая мышь и все что с ним связано - это не лучшая тема для разговора.
Слова 102-го не были лишены смысла, но от этого не становились приятнее. Скрывая саму себя, Кастанеда могла болтать о чем угодно, смешливо высказывать всякие глупости, ворчливо угрожать всем подряд, изображая непоседливого ребенка и дразниться, а потом быстро делать ноги, так что во век не догонишь, но одно оставалось неизменным - она Приварон, а не Эспада. Бессилие вызывало злобу, раздражение, а порой и уныние. Говорят, выше головы не прыгнешь, но вот как с этим смириться? Да никак. По крайней мере, в понимании экс-Кватро.
Противно осознавать, но Мария могла только мелко гадить Улькиорре, находясь на безопасном расстоянии от него. Возможно, она могла бы попортить личико фрассионки Шиффера или даже убить ее. Возможно даже вышла бы сухой из воды. Но Улькиорре это не причинило бы существенных беспокойств. Смерть фрассионши ничего не решила бы. Равно как и смерть того несчастного нумероса в коридорах. Поэтому оставалось только молоть языком о том, как легко и просто Мария разделается с этой фрассией.
Бессилие.
Когда Рей пришел в движение, Мария не шелохнулась - не сдвинулась с места, не оглянулась и даже не вздрогнула. Все так же и продолжала сидеть на краю бассейна, опустив голову так, что густая челка почти полностью скрывала ее лицо. 102-й наклонился и начал шептать ей на ухо, рисуя картины воображаемого боя с ним, но отчего-то прелести в этом Кастанеда не видела. Прадо - не Шиффер. Его смерть ей не была нужна совершенно. И даже его нынешнее ехидство и яд она могла спустить. Никто кроме Улькиорры не раздражал ее настолько, чтобы она не смогла сохранить здравый смысл.
“Пока он будет жить, я никогда не избавлюсь от этой слабости”.
Мысли об Улькиорре прервала резкая смена положения. Оказавшись прижатой к полу, Кастанеда к своему неудовольствию отметила, что теперь гарда лежавшего позади нее занпакто немилосердно впивается ей в поясницу, заставляя тело изгибаться. А тут еще и нависающее над ней лицо 102-го в придачу ко всему. Смотрит и буквально пилит кошку взглядом. Но что можно увидеть в остекленевших от безумия глазах, пусть даже их теперь не прячем запрокинутая назад челка?
Моргнув, Мария начала медленно сужать глаза, жмурясь и расплываясь в довольной улыбке. Сначала это была просто косая усмешка, потом она переросла в зубастую улыбку, а после Приварон и вовсе разразилась хохотом - жутким и безумным смехом.
“Нужно убить его, нужно обязательно убить его. Я хочу быть свободной от него”.
- Я принимаю предложение Баррагана! - наконец-то прервав смех, громко заявила Кастанеда, теперь уже глядя в бирюзовые глазки Прадо с таким запалом, как будто она Неллиэль только что обыгравшая весь Уэко в бесконечные гонки. - Я убью эту чертову мышь!
Несмотря на жмущего ее к полу Приварона, упираяющийся в спину занпакто и все то, что ее тревожило весь этот день, Мария чувствовала себя как-то уж слишком бодро. Слишком безумно.
- А ты, - голос стал ласковый и мурчащий. Обманчиво хрупкая ладонь арранкарки коснулась щеки 102-го, - никогда не переходи мне дорогу, - она гладила его по щеке, слегка царапая ее коготками. - Пожалуйста, никогда не пытайся убить Шиффера. Никогда даже не думай об этом. Мне же придется убить любого, кто навредит ему, а тебя я убивать не хочу. Понимаешь?