- Берлин поздней осенью прекрасен. Все окрашивается в ровный серый цвет, без единого изъяна - стены, улицы, дома, машины, даже само небо. Камень стен поднимается к небу ровной кладкой. Оно наколото своих брюхом на шпили церквей и башен. Смертельно раненное небо... Истекающее дождем, словно кровью. Серый камень и вода. В камне заключена сила - нерушимое, вечное и холодное. Смерть Голиафа в руке Давида. Самое первое и самое действенное из всех оружий людей. Человек взял в руки камень и перестал быть обезьяной - с этого началась цивилизация. Это было рождением всего человечества. Разве не удивительно? А сейчас мы ступаем по этому камню и не смотрим под ноги. Потому что перестали ценить малое - наш взгляд устремлен ввысь. Меняются времена, меняются приоритеты, меняются Мечты. Вы мечтаете о чем-нибудь, когда смотрите на небо? Я нет. Я стараюсь не смотреть на него. Потому что оно плачет. Каждый день. Мы заставили плакать само небо...  - высокий мужчина стоит у залитого дождем окна, отрешенно вглядываясь в стекло. Можно решить, что он пытается рассмотреть среди струй, что происходит на улице, но он смотрит на собственное отражение. Скульптурно вылепленное лицо с высокими скулами, гордые губы, черная форма с серебром и двумя рунами в петлице. Власть, облеченная в форму, идея в  рамке предрассудков и условий. Так думал о себе он сам. Большой палец ложится на немного запотевшее окно – он стирает со стекла вместе с каплями собственную улыбку и оборачивается, чтобы взглянуть на своего собеседника. – Разве это не прекрасно?

Он цепко смотрит на сидящего напротив его стола мужчину. На нем такая же черная форма с двумя рунами в петлице. Но что, кроме плоти, скрыто под ней? Он знал этого человека… довольно неплохо. Во всяком случае, лучше многих. И намного лучше, чем тот сам об этом думал. Но было ли это достаточным для того, чтобы строить те предположения, делать те выводы, которые были сделаны? Обвинение в предательстве – серьезный приговор. А его слово достаточно весомо, чтобы поставить к стенке без проведения детального следствия. Но выгода от этого? Даже если его подозрения верны, то убийство шпиона лишь перекроет поток информации. Открытый двухсторонний канал можно использовать куда как выгодно, но для этого нужно сначала убедиться в его существовании.
Айзен подходит к собственному столу и берет в руки часы с гравировкой партии. Свастика. Просто символ. Чего? Каждый выбирает сам. Честь и гордость для одних, страх и ужас для других. Восторг, отвращение, презрение, фанатизм. Это просто символ… Сами по себе символы ничего не значат, они пусты и мертвы, они ничто. Человек – вот кто дает символам силу, наделяет их властью, наделяет их чувствами, наделяет их жизнью. Человеку нужны мертвые символы, ведь ими он выстраивает собственное осознание мира, создает свою концепцию и восприятие. И только человек, способен променять свои настоящие чувства, стремления, мечты и желания на мертвые символы. О, они дают веру. Но во что?

- Вы не удивлены тем, что я попросил вас задержаться сегодня лишь для личной беседы? – он кладет часы обратно и смотрит на собеседника с широкой улыбкой. Прямой взгляд немигающих глаз. В тени падающей настольной лампы они кажутся совершенно черными. С таким же выражением он смотрел на дождь за окном и на собственное отражение. Война лучший способ убить все эмоции, предательство лучшее лекарство от доверчивости. Проблема в том, что бояться предательства могут лишь те, кто доверяет. А война… она страшна не для тех, кто начал ее сам. Проблема в том, что он потерял всякое чувство того, что в этом мире хоть кто-то способен на доверие и понимание еще до того, как надел черную форму SS и до того, как прозвучал первый выстрел, знаменуя возрождение Рейха. Но этот человек…
- Вы носите звание оберштурмабаннфюрера уже почти месяц, - он заходит за спину сидящего в кресле и наклоняется, но на середине движения, словно передумав, делает резкий разворот к секретеру и достает два низких стакана и графин. Хрусталь тонко звенит, когда он неловко задевает один из стаканов, разливая напиток по порциям, - Но с того момента, как я озвучил ваше назначение, мы так ни разу и не поговорили о нем. А еще я слышал, что долгожданное повышение вы не отметили. С сослуживцами в том числе. Я считаю это не правильным, - он становится напортив и протягивает стакан. Холодные карие глаза все так же цепко высматривают что-то на лице посетителя, - Шнапс? Наш аппарат поддерживает единство всей нации. Разве вы не считаете, что мы должны подавать пример? Сам Фюрер одобряет создание дружеских связей внутри системы. Поэтому, - он на секунду замолкает и устало прикрывает глаза, после чего приподнимает стакан, отпивая пахнущую яблоками жидкость, - поздравляю с повышением.