Чувствуешь. Невольно чувствуешь эту разницу, неизмеримую пропасть. Перед ней нет страха, пока помнишь, что, хоть этот человек, мастер, где-то на другом ее конце, все же есть то, что постоянно стремиться сблизить: время, новые наблюдения, впечатления, история идущих друг за другом ошибок и удачных начинаний. Все это, конечно, зовется опытом. Соприкасаясь с чем-то настолько далеким от его понимания, соприкасаясь еще робко, пока рука учителя указывает верное направление и направляет руки ученика, он видел непоколебимую уверенность, отточенность жестов, с которыми то же проделывал учитель. Не сомневаясь, ничуть не теряясь перед неразгаданным. Для ученика же это все было чем-то фантастическим, нерешаемым, ведь об этом нельзя было прочесть ни в одном учебнике. Пытаясь взвалить на себя непосильную ношу исследователя, он, конечно, ищет нужный ответ, прежде осведомившись у учителя о действительном его существовании. Энергичность и легкомыслие не позволили бы растрачивать время на несуществующий ответ. Ученику кажется, что в нем живет дремлющий гений, но выстраивая свою гипотезу о Неизвестном, он собирает ее из нитей тех же заученных фраз.
Так и должно быть, опыт строится именно на таких гипотезах, в которых лишь спутаны взятые с разных страниц слова. Хорошему ученику не подобает унывать – лучше всего просто благодарить учителя за то, что он позволяет сейчас ошибаться, предполагать. Так нарабатывается опыт, который, в конечном итоге, разделяет их.
В этом есть что-то завораживающее, властное, не позволяющее перебить, не дающее усомниться. С замершим в глазах ожиданием, жадностью, с которой мальчишка схватывал каждое драгоценное слово, он вслушивался в голос учителя. Он понимал, что сейчас они звучат для него одного, сливаются в прекрасную и вместе с тем ужасную легенду, к которой дозволенно сейчас прикоснуться совершенно безнаказанно.
Этот легкий покров загадочности смахивает сухим движением реальность. Ничто не было так похоже на нее в этот момент, как заалевшая так близко от него нить рейацу. Он так и не притронулся к ней, а она все еще была так интересна, даже за прозрачными стенками контейнера. На какой-то момент в глазах растерянного мальчишки обнажилась какая-то ревность к тайне, к которой у него не было доступа. Но она так быстро исчезла, и перемены на его лице показались обычным удивлением.
Видимо, их работа была закончена. Большая и важная – капитана, и совсем небольшая – его работа. И все-таки это больше походило именно на наглядный урок, и, похоже, Ханатаро был даже рад этому. Его руки навсегда запомнят это ощущение – прикосновение к «пустому», безжизненному рейацу. Оно было так свежо, что, сжимая пальцы и прикасаясь к своим ладоням, он с успокоением ощущал саму жизнь, ощущал и не верил этому. Возможно, в такие моменты и осознаешь радость своего существования здесь и сейчас. Но если бы можно было коснуться сейчас живой духовной силы, почувствовать, как ослабший потухающий огонек в твоих руках набирается сил и разгорается пламенем жизни…
Он взглянул на капитана с таким знакомым ей выражением: мальчишка словно впервые увидел ее рядом, привлеченный каким-то незначительным словом, жестом, внезапно выдернувшим его из хрупкого мира собственных мыслей. Он так быстро отпустил поднесенные к глазам руки и так лихо схватился за последнюю услышанную фразу.
«Неужели снова…?» - имя предателя не произнес даже в мыслях. Оно и так застыло где-то еще глубже, как будто за скрывающимися за словами мыслями существовало еще одно «измерение». Но если бы ответ был настолько прост, не было бы смысла умалчивать это имя. Мальчишка не понимал хода своих мыслей, но совершенно случайно они вывели его к большому заблуждению, которое могло бы быть допущено. Чтобы этого не произошло, он должен был сейчас что-то сказать. Слишком живо перед ним встал недавний разговор с той девушкой о подозрениях Готея, о розыске вайзардов. Он не так много знал об этом, лишь по слухам знал, что нашли кого-то еще.
В нем внезапно проснулись прежние ощущения, которые он помнил от прикосновения к ее рейацу. Не мог знать тогда, еще не поговорив, откуда это отчаяние, этот страх; не задумался об этом и после.
- Ведь это не они? Не они – убийцы? – так необдуманно, так неприкрыто. Так неосторожно. Внезапно проснувшееся беспокойство за судьбу этой шинигами-пустой нашло осторожность только для того, чтобы спросить не только о ней, а обо всех подозреваемых. А что было делать с помешательством в глазах, дрожью в голосе и крепко прижатым к губам пальцам? Он так и не узнал ничего о других вайзардах и сейчас не припоминал упоминания о том, что кто-то из них владел Кидо.
«Или?» Нет, было. Все-то не ровном месте возникло это беспокойство, даже учитывая его патологическую пессимистичность и склонность излишне предусмотрительно привязывать тревожные догадки к судьбе тех, кто так не безразличен.
- Заключенные.

Одного слова «вайзарды» в его вопросе было бы достаточно, чтобы предать данное той девушке обещание, ведь к тайне, которая скрывалась за этим словом, имели отношение очень немногие, и в числе этих людей не мог случайно оказаться какой-то мальчишка. Трудно представить – всего одно слово, и ничем не прикрытая правда о том, что он узнал и от кого, уже не смогла бы обернуться простым сочувствием к судьбе заключенных. Кем бы они ни были.
И все равно она догадалась, уже знала обо всем, взглянув на него. Ему понадобится еще много лет, чтобы научиться выдавать за истинное чувство ложное, стараясь уберечь не себя, а тех, кому разоблачение может навредить. Пожалуй, по настоящему дорогих ему людей. А пока по его глазам, словно по открытой книге, читается вся неумело скрываемая правда. Было глупо вступать в такую игру с человеком, который, пожив намного больше, не в первый раз видел такие лица и эмоции, раз за разом подбирая все более верное растолкование чувствам таких же неумелых обманщиков. Это всего лишь продолжение размышлений на тему разделяющего поколения опыта – так было и так будет, как и будут заблуждения, что вопреки всему, эта разница ничего не значит.
Вероятно, Унохана-тайчо еще не знакомилась с отчетами о проделанной работе, не так много времени прошло с тех пор, как Ханатаро вернулся со своего задания. Покинув тюремный блок, мальчишка отправился в казармы отряда, вероятно, в глубине души желая увидеть капитана, но в приемной он наткнулся на своего товарища, попытался занять себя любой другой мыслью, лишь бы только ненароком не проговориться тому о своих размышлениях. Разумеется, этой «другой темой» оказались воспоминания о Рукии Кучики. Он слишком часто прибегал на помощь к призрачному образу этой девушки. По счастью, и о том и о другом помогло забыть новое задание, из этого следует, что абсолютно точно никто не говорил о том, как справился с заданием Ямада, капитану. Даже так, она была уверена в том, что офицер побывал на том месте, чтобы снова попытаться повторить свою прошлую ошибку.
- Да, - покорно отвечал он, отпустив голову. Он не мог избавиться от ощущения, что даже спрятав свои глаза, по нему все равно читали всю правду; голос женщины еще больше убеждал его в этом, и он боялся узнать, как она воспримет все, что теперь узнает.
«Жаль?» - не зная, как скрыть волнение, которое овладело им, мальчишка прислонил ладонь к лицу. Похолодевшие пальцы почувствовали обжигающий жар на щеке и губах. Сейчас он думал, что прячет свои чувства, но такой порывистый жест только выдавал его намерение скрыть что-то запретное и опасное.
- Им больно от ненависти к нам и от того, что их доверие обманули. Им страшно, и если дать им снова это почувствовать, они исчезнут, поглощенные тьмой внутри себя, - он говорил сбивчиво, в волнении, не успевая за разрывающимися мыслями. Думая о том, что Пустая в теле той девушки снова попыталась бы ею завладеть, когда никого не было рядом. Он своими ничтожными стараниями помогал ей удерживать ее, а что если не будет и этого малого? Хорошо было бы, если кто-нибудь развеял его ненужные тревоги, случайно рассказав о том, что рядом с ней уже есть кто-то, с чьей помощью она ни за что не потеряется в бездне отчаяния.
- Значит..? – мальчишка не хотел говорить этого. Честность, с которой капитан безо всякой утайки поделилась с ним этой версией, была слишком большой частью офицеру. Не боялась ли она потревожить старые раны его души? Обречь на беспокойство? Но честность – она всегда искупала все последствия. Странно, что он и сам забыл это имя или хотя бы упоминание о Кидо со слов девушки. К слову, она вне подозрений, что не могло не успокоить, но что значит для нее это чувство безопасности, если под ударом ее товарищ? Ровным счетом, ничего. Они пройдут этот путь все вместе, и никто не будет ощущать своей личной свободы, пока хоть один из них не может в ней поручиться. Вот и все.
Ханатаро ничего не говорит больше, он убирает от лица руку, слишком поздно маскируя свой жест под обычное нервное прикосновение к волосам, но на лице его нет робости.

Он не хотел этого, он взвешивал каждое слово, выбирая из целого роя мыслей самые умеренные, позволительные ему, а среди формулировок – самые точные, достойные составить обращение к капитану. Хотя, в конце концов, он чувствовал, что наспех выбирает не то, что надо, говорит совсем не то, что следует. За эти ошибки пришлось поплатиться.
Все внутри, что успело найти в душе укромное местечко, временный приют, взращенные под солнцем чистой надежды ростки большого чувства и маленького подвига – все пропало. Беспомощно протягивая руки к жухлым росткам, он спрашивает себя, почему он такой маленький, слабый? Почему не может защитить даже то, что находиться в глубине его души? Все это может в одночасье разрушить чужое слово, ведь душа его – как прозрачная, легкая вуаль, заслоняющая его внутренний мир, порой, от  враждебного внешнего. Нет, никакого зла, Унохана-тайчо делает все ради его же блага, и колкие, напоминающие об ошибках прошлого, слова призваны привести его в чувства, поставить на верный путь. Так редко скользящие в ее голосе интонации – сейчас, наедине, можно было не жалеть, не намекать, а поучать со всей строгостью. Рано или поздно Ханатаро бы понял, что стыдиться ему нечего, разговор, оставшийся между ними и здесь, в стенах морга, раствориться, от него не останется ничего, кроме вынесенного урока. А стены покинутого помещения с безразличием раз и навсегда забудут все, что слышали, небрежно смешав невидимую пыль с запахами лекарств.
Вот видишь, уже почти не больно.
И прислоненные к груди руки – не сожаление, не стыд, а боль за обманутые надежды: его и, быть может, той девушки. Как глупо… Ханатаро не смог убедить ее, и, наверно, это самая большая удача. Заставь бы он ее поверить, сейчас было бы до одурения больно, а так ничего, только немного удушливая тяжесть, бесчувственным камнем лежащая на месте живой, когда-то живой, частички души.
Каждое слово, как отпечаток, накладывается поперек строк его собственного рукописного текста. В нем было все: его негласная клятва, небольшие планы на будущее, выноски из последнего разговора в тюремной камере. Если напрячь зрение, они еще читаются под строгим текстом справедливых капитанских наставлений. Бережно храня это, он не забывает ничего, и с благодарностью принимает замечания. Именно так положено; редкое счастье, когда на твои ошибки указывает опытный наставник, растрачивая драгоценное время на одного ученика из целой толпы таких же, как этот, беспутных и заблуждающихся во многом.
Оторвав взгляд от пола, мальчишка удивленно вскидывает голову, не сразу узнав стены другого помещения, в котором они находились. Не комната, коридор, по которому они шли сюда. Перед его носом вспорхнула черная бабочка, коротко мелькая яркой красной оборкой на крыльях, над головой пролетела вторая, еще одна торопливо замыкала их удерживающийся клин, ровно до первого распутья, и каждая направилась к своему адресату. Не спрашивая ничего, Ханатаро готовился пойти в комнаты своего отряда: нельзя не признаться, за все это время он довольно таки основательно вымотался, и не прочь был бы отдохнуть. Заснуть пусть даже самым беспокойным сном, в надежде хоть там уберечься от впечатлений за этот день. Но одно упоминание капитана о посещении Второго отряда развеяло усталость, правда по его виду, как всегда, это было незаметно.
Почти что по следам женщины, боясь оступиться и тут, еще не понимая, за что он так ей благодарен в эту минуту, он бодро бежит следом.

> Второй отряд | Тюремный блок

Отредактировано Yamada Hanatarou (2011-08-17 16:57:46)

--------------------->> Четвёртый отряд | Палата №1

Неспешный шаг Укитаке ровно совпадает с ее неторопливой поступью, ложась ритм в ритм, размер в размер. Мелькнула забавная мысль о том, что в чем-то они оба и правда очень похожи - два шинигами повенчанных со смертью. Унохане она была верным мужем, а Укитаке - чуткой невестой. Присутствие смерти чувствовалось в них обоих так же четко, насколько видны камешки на дне прозрачного пруда: в летящих волосах белых волосах, в холодной темноте глаз, в белом хаори, покрывавшем их спины тяжелым шелком. Рецу баюкает эту мысль, ласково заворачивая ее в мечты о том, что из смерти рождается жизнь. То есть - минус на минус дает плюс, и если встречаются двое несущих на себе отпечаток смерти, то последует исцеление. Прекрасные мечты, напрасные надежды.

Маленькая рука с натруженными пальцами отодвигает старую, скрипучую створку в сторону. От тепла нагретых солнцем досок открытой террасы в приятную прохладу помещения. Рецу едва заметно улыбается уголком рта, когда оборачивается к старому другу, в тот момент, когда открывает отгораживающую ее кабинет от улицы сёдзе. Полумрак кабинета похож на густо разведенные в оде чернила: смутно выхватываются стопки бумаг на столе, аккуратно разложенные по видам отчетности, камень, кисти, подставка для зампакто. Унохана проходит к небольшому алтарю в нише с обсидиановой табличкой в память всех тех, кто ушел на перерождение и поджигает сэнко. В ее кабинете всегда пахнет поминальными курениями. Их запах мешается с запахом чая и горячих углей от небольшой жаровни, перекрывая запах медикаментов и горьких лекарственных трав, собранных в пучки и букеты, которыми забит ее высокий комод.  Сандал душисто дразнит обаяние, наполняя мысли легкостью и летней памятью - Унохана вдыхает его и улыбается. Сандал приятней спиртовых растворов и слаще травяной горечи. Если ты вышла замуж за Смерть, это не значит, что ты любишь своего супруга.

- Ты можешь сесть возле жаровни, - она заботливо выкладывает на середину две плоские подушки и трогает капитана 13-ого отряда за плечо, приглашая сесть и дождаться пока она приготовит лекарство.
- Я сейчас сделаю чай.

Когда они оставались наедине, она редко говорила слово "лекарство". Вот и сейчас. Она не стала лишний раз напоминать про болезнь.
Чай. Они будут пить чай.
В маленький заварничек умело складываются нужные травы, она добавляет пару капель вытяжки из корней руконгайских растений, перемешивая настой своей рейацу. И ставит на огонь, засекая время. Только после этого Унохана переключает внимание на друга, опускаясь на набитую конским волосом подушку, подбирая колени и смотря внимательными блестящими глазами на друга и капитана.

- Прежде всего, Джууширо, я хотела бы узнать у тебя, - она привычно треплет в пальцах кончик косы, занимая руки мелочным делом, - как долго ты спал, и что видел последним? Например, твой разговор с Главой Благородного Дома. Киндзоку-сан все так же негостеприимен?

Она улыбается тонкой улыбкой луны, что выглядывая из-за туч по ночам, смотрит на мир освещаемый собой. Такой маленький и суетливый, мир который она видели миллионы раз, но который продолжает любить. Тонкий свист запарника говорит ей о том, что настой готов. Не спуская взгляда с Укитаке, она протягивает руку, снимая с огня  горький напиток, разливая его в неглубокую пиалу из тонкостенного фарфора.